Зеваки, ободренные мирным завершением конфликта, вновьсбились в плотную толпу. Кто-то громко объяснял соседям, что это сеньор деБутвиль, отчаянный бретёр, попытался было превзойти самого себя, но, пожалуйчто, перегнул палку…

Д’Артаньян был так озабочен и расстроен, что даже непопытался громко внести ясность – хотя при других обстоятельствах непременноуказал бы добрым парижанам на их ошибку.

– Пойдемте, шевалье? – предложил начальник страживполне мирно, видя, что пленник не сопротивляется.

– В Шатле или в Консьержери? – осведомилсяд’Артаньян с недюжинным знанием вопроса.

– В Консьержери, если ваша милость не возражает. Этогораздо ближе, а вам вряд ли есть разница… Даже наоборот, вам от Консьержеривыйдет прямая выгода. От Консьержери гораздо дальше до Гревской площади, чем отШатле, и когда вас поведут на плаху, полчасика дольше будете любоваться божьимсветом…

– Что меня всегда привлекало в парижскойполиции, – сказал д’Артаньян, – так это ее душевность и доброта…

Глава альгвазилов хмыкнул:

– Я-то что, ваша милость, я грубиян известный, вы ещенашего комиссара не видели, вот где добрейшая душа, нежная, как лилия…

Покосившись на него, д’Артаньян с сомнением покачал головой:он уже имел некоторый опыт общения с парижскими полицейскими комиссарами идобряков среди них что-то не заметил, как ни вглядывался…

Однако вскоре, пройдя под мрачными сводами тюремного замкаКонсьержери и представ перед комиссаром этого квартала, он готов был в первыймомент подумать, что исключения из правил все же возможны. За столом,заваленным неизбежными бумагами, восседал необъятных размеров толстяк, изсудейской мантии которого можно было, пожалуй, выкроить два, а то и три одеяниядля его собратьев по профессии. Комиссар больше всего напоминал стог сена.Гигантское чрево не позволяло ему сесть к столу вплотную, так что онопределенно не мог дотянуться до бумаг. Добродушнейшая физиономия чревоугодникаи выпивохи была отягощена тремя внушительными подбородками, а щеки едва ли нележали на плечах.

Глаза у толстяка оказались огромные, синие, взиравшие навошедшего с детским любопытством, незамутненно-ясные…

– Фракондель, голубчик мой, душенька, кого вы мнепривели? – воскликнул он с мягким укором. – Вернее, что вы мне тутнаговорили? Ну какой же это Бутвиль? Шалопайчика Бутвиля я знаю в лицо и нетеряю надежды с ним когда-нибудь свидеться, но он, прощелыга этакий, ветреникнесказанный, постоянно резвится на чужой территории… Ну да ладно, коли уж привелиэтого, не уводить же его назад, не отпускать же на все четыре стороны! Еще,чего доброго, опять возмутит тишину и спокойствие наших милых улочек безбожнойдуэлью! Уговорили, Фракондель, уговорили, плутишка! Оставляем его в нашемуютном заведении…

– Я бы хотел объясниться… – сказал д’Артаньян,нетерпеливо переступая.

– Хо-хо-хо! – расхохотался добрейший комиссар, такчто его щеки и многочисленные подбородки затряслись самым уморительнымобразом. – Хороший вы мой, душечка, зря вы нетерпеливо этак ножкой показенному полу постукиваете, словно жеребчик застоялый! Вы уж эти манерыбросьте, ласково вас прошу! Вы к нам завернули не на часок, а на всю вамоставшуюся жизнь… хотя сколько ее там осталось, вашей незадачливой жизни…Снимем сейчас с вас допросик, как полагается, потом придет хмурый такой дядька,сведет вас в подвальчик, сапожки испанские вам наденет и начнет, мерзавец,клинья вбивать, пока от косточек кашка не останется… Ну, а потом, обычнымпорядком, сведут вашу милость на Гревскую площадь, душевно попросят положитьудалую головушку на чурбачок – и тот же дядька топориком вам по шейке ка-акахнет! У него это хорошо получается, вы и охнуть не успеете, как душенькаотлетит! Имеем навык, знаете, вы у нас и не десятый даже, милый вы нашдворянчик, хо-хо-хо!

– Но позвольте…

– И не просите, и не позволю, хо-хо-хо! –заливаясь жизнерадостным смехом, воскликнул комиссар благодушно. – Ну самиподумайте, бесценный вы мой, как нам поступать с ветрогоном вроде вас, стольбессовестно нарушающим указы о запрете дуэлей, что вступили в строжайшезапрещенный поединок под самыми окнами Лувра! Уж не прикажете ли принести вамиз ближайшего кабаре бургундского с тушеными голубями, а то и веселых девоккликнуть? Нет, душенька, разговор с вами будет короткий – по накатанной колеепойдете, хе-хе-хе! Хо-хо-хо! Право слово, не дождетесь вы у нас развлеченийкроме испанского сапога, честью вам клянусь!

Жизнерадостно излагая все это, он улыбался, подмигивал, трясподбородками, то и дело разражаясь заливистым смехом, и глаза его при этомоставались незамутненными. Д’Артаньян лишний раз убедился, что в данном случаеисключений из правил не бывает.

– Я, драгоценный мой, не для того сюда поставлен еговеличеством, чтобы бургундским поить прощелыг вроде вас, самоцветный мой,золотой мой, бесстыжие ваши глазыньки! Подумать только – столь юны на вид, ауже проходите по жуткой статье "оскорбление величества"!

Д’Артаньян после знакомства с Шатле, а также тесного общениякак с полицейскими комиссарами, так и с компанией Пишегрю, нахватался кое-какихповерхностных познаний в юриспруденции…

– Соблаговолите изъясняться точнее, господинкомиссар, – сказал он неприязненно. – Оскорбление какого величествавы имеете в виду – божественного или земного?[29]

Комиссар удивленно уставился на него, потом, как ни в чем небывало, залился хохотом:

– Однако вы и фрукт, хо-хо-хо! На вид юнец юнцом, а взаконах-то разбираетесь! Ох, не простая птичка к нам залетела, чует мое сердце,тут одним сапожком не обойдется, нужно будет как следует порасспрашивать…"Земного величества", ясное дело, золотой мой! Я вам покажу,любезный, как средь бела дня безобразия нарушать и драку дуэлянтствовать, хе-хе-хе!Я вам покажу, как своевольничать и монаршие указы ни в грош не ставить, господакоролевские мушкетеры, так-то!

Когда он произносил последние слова, в его младенческинаивных глазах определенно полыхнула откровенная злоба и неприязнь – ид’Артаньян, твердо решивший, что пришла пора выпутываться из этой сквернойистории, сделал для себя недвусмысленные выводы…

– Судя по выражению вашего лица и интонации, вы,сударь, кардиналист? – деловито спросил д’Артаньян.

– Да уж позвольте, лапушка, таковым и оставаться,хо-хо-хо! – отозвался комиссар, колыша необъятным чревом, смахиваявыступившие от беззаботного смеха крупные слезы и гримасничая. – И, какверный слуга великого кардинала, обещаю вам, господин королевский мушкетер, чтобунтарский дух из вас мы повытрясем!